Амбивалентность, мне кажется, — главная характеристика нашего народа. Нет в России палача, который бы не боялся стать однажды жертвой, нет такой жертвы, пусть самой несчастной, которая не призналась бы (хотя бы себе) в моральной способности стать палачом.
В настоящей трагедии гибнет не герой — гибнет хор.
В семье есть ямы и буераки.
В этом мире разлука —
Лишь прообраз иной.
Ибо врозь, а не подле
Мало веки смежать
Вплоть до смерти: и после
Нам не вместе лежать.
Ведь если можно с кем-то жизнь делить,
То кто же с нами нашу смерть разделит?
Воздух живет той жизнью, которой нам не дано
Уразуметь — живет своей голубою,
Ветреной жизнью, начинаясь над головою
И нигде не кончаясь.
Время больше пространства. Пространство — вещь.
Время же, в сущности, мысль о вещи.
Жизнь — форма времени.
Время создано смертью.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!
Дружба с бездной
Представляет сугубо местный
Интерес в наши дни.
Жизнь — только разговор перед лицом
Молчанья.
Жизнь, которой,
Как дареной вещи, не смотрят в пасть,
Обнажает зубы при каждой встрече.
От всего человека вам остается часть
Речи. Часть речи вообще. Часть речи.
За что нас любят? За богатство, за
Глаза и за избыток мощи.
Звук — форма продолженья тишины…
И быть на земле закатам,
И быть на земле рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.
И сны те вещи
или зловещи — смотря, кто спит.
К сожалению, жизнь — одна.
Чтоб не искать доказательств вящих,
Нам придется испить до дна
Чашу свою в этих скромных чащах:
Жизнь, вероятно, не так длинна,
Чтоб откладывать худшее в долгий ящик.
Каждая могила — край земли.
Красота — распределение света наиболее благоприятным для нашей сетчатки образом.
Любовь сильней разлуки, но разлука
Длинней любви.
Мир останется прежним.
Да. Останется прежним.
Ослепительно снежным.
И сомнительно нежным.
Мир останется лживым.
Мир останется вечным.
Может быть, постижимым,
Но все-таки бесконечным.
Молчанье — настоящее для тех,
Кто жил до нас. Молчание — как сводня,
В себе соединяющая всех.
Молчанье — это будущее дней,
Катящихся навстречу нашей речи,
Со всем, что мы подчеркиваем в ней,
С присутствием прощания при встрече.
Молчанье — это будущее слов,
Уже пожравших гласными всю вещность,
Страшащуюся собственных углов;
Волна, перекрывающая вечность.
Молчанье есть грядущее любви;
Пространство, а не мертвая помеха,
Лишающее бьющийся в крови
Фальцет ее и отклика, и эха.
Мы боимся смерти, посмертной казни.
Нам знаком при жизни предмет боязни:
Пустота вероятней и хуже ада.
Мы не знаем, кому нам сказать «не надо».
Наши мысли длинней будут с каждым годом…
Но в каждой вере
Есть та черта, что по крайней мере
Объединяет ее с другими:
То не запреты, а то, какими
Люди были внизу, при жизни…
Одиночество учит сути вещей, ибо суть их тоже
Одиночество.
Остановись, мгновенье! Ты не столь
Прекрасно, сколько ты неповторимо.
От великих вещей остаются слова языка…
Поскольку мораль давления не терпит… Мораль должна органически вытекать из нашей природы.
Потому что душа существует в теле,
Жизнь будет лучше, чем мы хотели.
Поэт есть средство существования языка.
Природа имитируется с той
Любовью, на которую способен
Лишь человек…
Присно, вчера и ныне
По склону движемся мы.
Смерть — это только равнины.
Жизнь — холмы, холмы.
Равенство, брат, исключает братство.
В этом следует разобраться.
Рабство всегда порождает рабство.
Даже с помощью революций.
Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.
Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Самая надежная защита против Зла состоит в крайнем индивидуализме, оригинальности мышления, причудливости, даже — если хотите — эксцентричности. То есть в чем-то таком, что невозможно подделать, сыграть, имитировать; в том, что не под силу даже прожженному мошеннику.
Светская любовь лишь долг певца,
духовная любовь — лишь плоть аббата.
Свобода —
Это когда забываешь отчество у тирана…
Случайное, являясь неизбежным,
Приносит пользу всякому труду.
Смерть — не скелет кошмарный
С длиной косой в росе.
Смерть — это тот кустарник,
В котором стоим мы все.
Это не плачь похоронный…
Смерть — это все машины,
Это тюрьма и сад.
Смерть — это все мужчины,
Галстуки их висят.
Смерть — это стекла в бане,
В церквах, в домах — подряд!
Смерть — это все, что с нами —
Ибо они узрят.
Смерть — это наши силы,
Это наш труд и пот.
Смерть — это наши жилы,
Наша душа и плоть.
Смотри без суеты
Вперед. Назад
Будь прям и горд,
Раздроблен изнутри,
На ощупь тверд.
Сорвись все звезды с небосвода,
Исчезни местность,
Все ж не оставлена свобода,
Чья дочь — словесность.
Она, пока есть в горле влага,
Не без приюта.
Скрипи перо, черней бумага,
Лети минута.
Старение! В теле все больше смертного.
То есть, ненужного жизни.
Старение! Возраст успеха. Знания
Правды. Изнанки ее. Изгнания.
Боли.
Старение! Здравствуй, мое старение!
Крови медленное струение.
Труд — это цель бытия и форма.
Деньги — как бы его платформа.
Нечто помимо путей прокорма.
Фантазия зачеркивает явь.
Человек есть конец самого себя
и вдается во Время.
Чем тесней единенье,
Тем кромешней разрыв.
Я всегда твердил, что судьба — игра.
Смотреть больше слов в «Афоризмах русских писателей »
(1940- 1996) - русский поэт. В 1964 был арестован и приговорен к 5 годам ссылки за "тунеядство". С 1972 - в США, где вышли его поэтические сборники "Стихотворения и поэмы" (1965), "Остановка в пустыне" (1970), "В Англии" (1977), "Конец прекрасной эпохи" (1977), "Часть речи" (1977), "Римские элегии" (1982) и др., книга эссе "Меньше, чем один" (1986). В 1987 удостоен Нобелевской премии. Б. создал уникальный поэтический мир, в котором ярко воплотился ряд конституирующих особенностей постмодернистского художественного мировоззрения. Так, демонстративный отказ постмодернизма (см. Постмодернизм) от конструирования устойчивой и единой картины мира (см. Постметафизическое мышление) очевидно коррелирует с глобальной релятивностью картины мира Б., для которой в первую очередь характерен повышенный интерес к "альтернативным вариантам поведения, мироощущения, жизни, бытия" (А.Жолковский). Трагически-ироничная поэзия Б. идиосинкратична по отношению к устойчивому и окончательному знанию; его дискурс локализован в сфере субъективного и неабсолютного мнения, относительных и подвижных точек зрения - отсюда значимость в его лирике мотива множества миров и возможностей ("Невозможность свиданья превращает страну в вариант мирозданья"; "Когда ты вспомнишь обо мне - а это гласит о двадцати восьми возможностях...") и педалирование проблемы видения и оценки мира "с точки зрения воздуха", "с точки зрения времени" и "смотря по вере". Истинностная ценность любого суждения в мире Б. может оказаться проблематизированной и размытой; такое размывание чаще всего осуществляется путем погружения слова, выражения, утверждения в бесконечные уточнения, пояснения, автоопровержения, комментарии, обсуждения точности употребленного слова или выражения и их смысла, оплетающие дискурс плотной сетью, которую то и дело прорывает ироничный авторский голос, напоминающий, что вся эта относительность относительна в квадрате - ибо существует в мире текста ("Коню не до ухи под носом. Тем более, хи-хи, колесам. Не то чтобы весна, но вроде. Разброд и кривизна"; "Итак, пускай длина черты известна нам, а нам известно, что это - как бы вид черты, пределов тех, верней, где места свиданья лишена она, и ежели сия оценка верна (она, увы, верна), то перпендикуляр, из центра восстановленный, есть сумма сих пронзительных двух взглядов"). Еще одним способом размывания истинностной ценности суждения оказывается та или иная трансформация общеизвестных цитат, "крылатых слов", пословиц и т.п., как правило, представляющая собой их пародийную деконструкцию ("Служенье Муз чего-то там не терпит"; "Не стану жечь тебя глаголом, исповедью, просьбой"; "Кто там скачет, кто мчится под хладною мглой, говорю, одиноким лицом обернувшись к лесному царю"). При этом излюбленный способ коммуникативной организации текста у Б. - это нарочитое обнажение парадоксальности лирической коммуникации (см. Коммуникация), совмещающей автокоммуникативность (см. Автокоммуникация) со внешней адресованностью; наиболее типично в этом смысле демонстративное, последовательно обыгрываемое обращение к фиктивному адресату, которого "здесь нет" или "увы, не существует вообще в природе". Так принцип альтернативности бытия транспонируется Б. в принцип альтернативности мира и текста. Глобальная текстуализация мира неуклонно осуществляется Б. путем уничтожения границ между "как бы" и "на самом деле", между словом и вещью, между персонажем и рифмой, между "ты"-персонажем и "ты"-читателем, между "я" пишущим и "я" живущим (см. Скриптор), причем последний обладает арсеналом весьма разнообразных средств, при помощи которых он пересекает границы текстового пространства ("Генерал, скажу вам еще одно: Генерал! Я взял вас для рифмы к слову "умирал"; "Плачу. Вернее, пишу, что слезы льются, что губы дрожат"; "Мне, как поэту, все это чуждо. Больше: я знаю, что "коемуждо" ... Пишу и вздрагиваю: вот чушь-то"). Таким образом, любой выбор: между теми или иными вариантами бытия, между теми или иными способами его осмысления, между существованием в реальном мире или в мире текста - оказывается у Б. неокончательным, неабсолютным и, в сущности, совершенно условным. Интересно, что эта позиция была хорошо отрефлексирована самим поэтом, заметившим однажды, что он относится к категории людей, у которых "нет иллюзий относительности объективности взглядов, которые они исповедуют; напротив, они настаивают на своей субъективности прямо с порога... как правило, они полностью сознают уязвимость, присущую их взглядам и позициям, которые они отстаивают", что связано "с их инстинктивным, отнюдь не земным пониманием того, что крайняя субъективность, предвзятость и, в сущности, идиосинкразия суть то, что помогает искусству избежать клише. А именно сопротивление клише и отличает искусство от жизни". (См. также Постмодернизм, Языковые игры.) Е.Г. Задворная... смотреть
БРОДСКИЙ Иосиф Александрович (1940-96) - русский поэт; писал также на английском языке. В 1972 эмигрировал в США. В стихах (сборники "Остановка в пустыне", 1967, "Конец прекрасной эпохи", "Часть речи", оба 1972, "Урания", 1987) осмысление мира как единого метафизического и культурного целого. Отличительные черты стиля - жесткость и скрытая патетика, ирония и надлом (ранний Бродский), медитативность, реализуемая через обращение к усложненным ассоциативным образам, культурным реминисценциям (иногда приводящее к герметичности поэтического пространства). Эссе, рассказы, пьесы, переводы. Нобелевская премия (1987).<br>... смотреть
БРОДСКИЙ Иосиф Александрович (1940-96), русский поэт; писал также на английском языке. В 1972 эмигрировал в США. В стихах (сборники "Остановка в пустыне", 1967, "Конец прекрасной эпохи", "Часть речи", оба 1972, "Урания", 1987) осмысление мира как единого метафизического и культурного целого. Отличительные черты стиля - жесткость и скрытая патетика, ирония и надлом (ранний Бродский), медитативность, реализуемая через обращение к усложненным ассоциативным образам, культурным реминисценциям (иногда приводящее к герметичности поэтического пространства). Эссе, рассказы, пьесы, переводы. Нобелевская премия (1987).... смотреть
БРОДСКИЙ Иосиф Александрович (1940-96) , русский поэт; писал также на английском языке. В 1972 эмигрировал в США. В стихах (сборники "Остановка в пустыне", 1967, "Конец прекрасной эпохи", "Часть речи", оба 1972, "Урания", 1987) осмысление мира как единого метафизического и культурного целого. Отличительные черты стиля - жесткость и скрытая патетика, ирония и надлом (ранний Бродский), медитативность, реализуемая через обращение к усложненным ассоциативным образам, культурным реминисценциям (иногда приводящее к герметичности поэтического пространства). Эссе, рассказы, пьесы, переводы. Нобелевская премия (1987).... смотреть